Я отвергаю вашу реальность и заменяю её своей. Демон хрени.
Темный осенний вечер с влажными огнями за окном. В комнате холодно, темно, только на столе лампа больным желтоватым светом вычерчивает два нечетких кружка по столешнице и по потолку. На потолке — более размыт, с обглоданными мохнатыми краями, подрагивает, когда под окном проезжает трамвай. Почему-то грохот, производимый разболтанным вагоном, не слышен, а вот как на потолке дрожит осколок света видно... От этого в гулком помещении старого дома становится как-то не жило, особенно стыло. В углах клубится мрак, запутавшийся в ветхой лепнине, когда дожит свет, он тоже колышется как желе. Временами, даже едва заметно, маслянисто поблескивает.
Две чашки стремительно остывающего черного чая. Над чаем вьются вязкие ленивые язычки пара. Хотя движения воздуха нет, пар колышется под действием неведомых сил. Она чашка в чешуйчатых руках, другая на столе, на границе света и тени. Чешуя розовато-золотистая, полупрозрачная, временами слоится — жизнь в сыром климате не совсем то для потомка жителей перегретых солнцем склонов. Да, и слякотная темень не способствует хорошему настроению.
- Говорят, ты отчаливаешь на юг, — обладатель второй чашки, к которой он так и не прикоснулся, распрямился на скрипучем стуле, положил локти на стол. Лампа осветила его руки до середины предплечий. Руки-лапы в серо-коричневой ровной шерсти, с темными матовыми подушечками и тупыми когтями, чье наличие выдавало в сидящем существо псовых кровей.
- Завтра, — после паузы ответила чешуйчатая. Она с ногами сидит на невероятно обширном подоконнике.
- А что там? — канид водил пальцами по безжизненны квадратикам клавиатуры. В этот вечер он решил не включать компьютер. Он задал этот вопрос только потому что не хотел снова увязнуть в липом тягучем молчании.
- Там... — она никогда не думала ЧТО там. Но надо было все объединить одним словом. — Там сказка...
- С тех пор как я повстречал тебя, я все время чую как от тебя веет разогретым камнем... Даже сейчас, — он не двигается, если бы не подрагивание ушей, можно было бы его счесть статуей, — Юг большой. Куда ты конкретно...
- Я хочу побывать везде. Это не трудно, когда можно лететь, — у нее большие кожистые суставчатые крылья. Они слишком тяжелые чтобы носить их сложенными за спиной, поэтому она окутывает ими плечи как плащом.
- Как обычно, — он берет в ладони полуостывшую чашку, отхлебывает. Чай хороший, какой-то восточный, но пахнущий по-осеннему медом и палой листвой. Крупные листья тяжелыми тенями колышутся у дна. — Говоришь, там сказка? Расскажи мне эту сказку.
Она смотрит на него, глаза в темноте тлеют тёпло. Полумрак не способен полностью скрыть выражение его морды. Каждый год осенью она улетала, и каждый год был такой вечер без света и сна с остывшим чаем и неименной слякотью за окном. И каждый раз он хочет ее удержать, а она хочет остаться, но летает раз за разом. Иначе было бы только хуже.
- Сказку... — тихо тянет она, словно пробует каждый звук на язык, катает кружку в ладонях, — Наверно это зеленая и желтая сказка. В ней много солнца, солнечных бликов сквозь зеленую листву. Там восход и закат стремителен, а звезды отражаются в песке. Земля словно пропитана жизнью, она течет там отовсюду.
- Сказка... — протягивает он, колышет чайные листья в темной глубине. Чай остыл окончательно, — Хотел бы я посмотреть. Но не выйдет. Я устроен слишком по-северному.
- Север тоже не плохо, — она жмурится, вспоминая короткое лето, — Карелия... Природа здесь тоже старается изо всех сил.
- Но не всегда у нее получается, — он глухо рассмеялся, коротко и не громко. Наверно в первый раз за все эти вечера. — Хорошо когда есть выбор... крылья... Крылья это выбор.
- Может быть. Я не могу выбирать, лететь мне или нет. Ты же знаешь, — она поводила плечами, — Порой они мешают.
- Ты бы хотела что-нибудь изменить? — спросил он, и пальцы вокруг чашки сжались так, что ручка хрустнула, скособочилась, отскочила. Этот вопрос он всегда хотел задать именно так, в такой вечер.
Драконесса мягко светила зрачками из-под полуопущенных век.
- Иногда всем этого хочется. Некоторым хочется чаще, некоторым реже, — она соскользнула с подоконника, оставив чашку, подошла к нему сзади, шурша крыльями, словно складками старинной одежды, положила руки к нему на плечи, наклонила голову к его уху. — Я пробуду здесь еще до утра. С тобой, — заговорила она едва слышно, почти одними губами, — Жизнь сама по себе сказка. Каждая жизнь отдельная сказка, и мы рассказываем эти сказки друг другу. Просто не все это могут заметить, начинают относиться к этому слишком серьезно и гибнут. Утро еще не скоро и я расскажу тебе такую сказку какой ты еще не слышал, — ее руки заскользили о шерсти на его груди, — Погаси лампу.
Две чашки стремительно остывающего черного чая. Над чаем вьются вязкие ленивые язычки пара. Хотя движения воздуха нет, пар колышется под действием неведомых сил. Она чашка в чешуйчатых руках, другая на столе, на границе света и тени. Чешуя розовато-золотистая, полупрозрачная, временами слоится — жизнь в сыром климате не совсем то для потомка жителей перегретых солнцем склонов. Да, и слякотная темень не способствует хорошему настроению.
- Говорят, ты отчаливаешь на юг, — обладатель второй чашки, к которой он так и не прикоснулся, распрямился на скрипучем стуле, положил локти на стол. Лампа осветила его руки до середины предплечий. Руки-лапы в серо-коричневой ровной шерсти, с темными матовыми подушечками и тупыми когтями, чье наличие выдавало в сидящем существо псовых кровей.
- Завтра, — после паузы ответила чешуйчатая. Она с ногами сидит на невероятно обширном подоконнике.
- А что там? — канид водил пальцами по безжизненны квадратикам клавиатуры. В этот вечер он решил не включать компьютер. Он задал этот вопрос только потому что не хотел снова увязнуть в липом тягучем молчании.
- Там... — она никогда не думала ЧТО там. Но надо было все объединить одним словом. — Там сказка...
- С тех пор как я повстречал тебя, я все время чую как от тебя веет разогретым камнем... Даже сейчас, — он не двигается, если бы не подрагивание ушей, можно было бы его счесть статуей, — Юг большой. Куда ты конкретно...
- Я хочу побывать везде. Это не трудно, когда можно лететь, — у нее большие кожистые суставчатые крылья. Они слишком тяжелые чтобы носить их сложенными за спиной, поэтому она окутывает ими плечи как плащом.
- Как обычно, — он берет в ладони полуостывшую чашку, отхлебывает. Чай хороший, какой-то восточный, но пахнущий по-осеннему медом и палой листвой. Крупные листья тяжелыми тенями колышутся у дна. — Говоришь, там сказка? Расскажи мне эту сказку.
Она смотрит на него, глаза в темноте тлеют тёпло. Полумрак не способен полностью скрыть выражение его морды. Каждый год осенью она улетала, и каждый год был такой вечер без света и сна с остывшим чаем и неименной слякотью за окном. И каждый раз он хочет ее удержать, а она хочет остаться, но летает раз за разом. Иначе было бы только хуже.
- Сказку... — тихо тянет она, словно пробует каждый звук на язык, катает кружку в ладонях, — Наверно это зеленая и желтая сказка. В ней много солнца, солнечных бликов сквозь зеленую листву. Там восход и закат стремителен, а звезды отражаются в песке. Земля словно пропитана жизнью, она течет там отовсюду.
- Сказка... — протягивает он, колышет чайные листья в темной глубине. Чай остыл окончательно, — Хотел бы я посмотреть. Но не выйдет. Я устроен слишком по-северному.
- Север тоже не плохо, — она жмурится, вспоминая короткое лето, — Карелия... Природа здесь тоже старается изо всех сил.
- Но не всегда у нее получается, — он глухо рассмеялся, коротко и не громко. Наверно в первый раз за все эти вечера. — Хорошо когда есть выбор... крылья... Крылья это выбор.
- Может быть. Я не могу выбирать, лететь мне или нет. Ты же знаешь, — она поводила плечами, — Порой они мешают.
- Ты бы хотела что-нибудь изменить? — спросил он, и пальцы вокруг чашки сжались так, что ручка хрустнула, скособочилась, отскочила. Этот вопрос он всегда хотел задать именно так, в такой вечер.
Драконесса мягко светила зрачками из-под полуопущенных век.
- Иногда всем этого хочется. Некоторым хочется чаще, некоторым реже, — она соскользнула с подоконника, оставив чашку, подошла к нему сзади, шурша крыльями, словно складками старинной одежды, положила руки к нему на плечи, наклонила голову к его уху. — Я пробуду здесь еще до утра. С тобой, — заговорила она едва слышно, почти одними губами, — Жизнь сама по себе сказка. Каждая жизнь отдельная сказка, и мы рассказываем эти сказки друг другу. Просто не все это могут заметить, начинают относиться к этому слишком серьезно и гибнут. Утро еще не скоро и я расскажу тебе такую сказку какой ты еще не слышал, — ее руки заскользили о шерсти на его груди, — Погаси лампу.